Безногий и слепой богатыри
В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь с царицею; у них был сын Иван-царевич, а смотреть-глядеть за царевичем приставлен был Катома-дядька, дубовая шапка. Царь с царицею достигли древних лет, заболели и не чают уж выздороветь; призывают Ивана-царевича и наказывают:
— Когда мы помрём, ты во всём слушайся и почитай Катому-дядьку, дубовую шапку; станешь слушаться — счастлив будешь, а захочешь быть ослушником — пропадёшь как муха.
На другой день царь с царицею померли; Иван-царевич похоронил родителей и стал жить по их наказу: что ни делает, обо всём с дядькой совет держит. Долго ли, коротко ли — дошёл царевич до совершенных лет и надумал жениться; приходит к дядьке и говорит ему:
— Катома-дядька, дубовая шапка! Скучно мне одному, хочу ожениться.
— Что же, царевич! За чем дело стало? Лета твои таковы, что пора и о невесте думать; поди в большую палату — там всех царевен, всех королевен портреты собраны, погляди да выбери: какая понравится, за ту и сватайся.
Иван-царевич пошёл в большую палату, начал пересматривать портреты, и пришлась ему по мысли королевна Анна Прекрасная — такая красавица, какой во всём свете другой нет! На её портрете подписано: коли кто задаст ей загадку, а королевна не отгадаёт, за того пойдёт она замуж; а чью загадку отгадаёт, с того голова долой. Иван-царевич прочитал эту подпись, раскручинился и идёт к своему дядьке.
— Был я, — говорит, — в большой палате, высмотрел себе невесту Анну Прекрасную; только не ведаю, можно ли её высватать?
— Да, царевич! Трудно её достать; коли один поедешь — ни за что не высватаешь, а возьмёшь меня с собой да будешь делать, как я скажу, — может, дело и уладится.
Иван-царевич просит Катому-дядьку, дубовую шапку ехать с ним вместе и даёт ему верное слово слушаться его и в го́ре и в радости.
Вот собрались они в путь-дорогу и поехали сватать Анну Прекрасную королевну. Едут они год, и другой, и третий, и заехали за много земель. Говорит Иван-царевич:
— Едем мы, дядя, столько времени, приближаемся к землям Анны Прекрасной королевны, а не знаем, какую загадку загадывать.
— ещё успеем выдумать!
Едут дальше; Катома-дядька, дубовая шапка глянул на дорогу — на дороге лежит кошелёк с деньгами; сейчас его поднял, высыпал оттуда все деньги в свой кошелёк и говорит:
— Вот тебе и загадка, Иван-царевич! Как приедешь к королевне, загадай ей такими словами: ехали-де мы путём-дорогою, увидали: на дороге добро лежит, мы добро добром взяли да в своё добро положили! Эту загадку ей в жизнь не разгадать; а всякую другую сейчас узна́ет — только взглянет в свою волшебную книгу; а как узна́ет, то и велит отрубить тебе голову.
Вот, наконец, приехал Иван-царевич с дядькою к высокому дворцу, где проживала прекрасная королевна; в ту пору-времечко была она на балконе, увидала приезжих и послала узнать: откуда они и зачем прибыли? Отвечает Иван-царевич:
— Приехал я из такого-то царства, хочу сватать за себя Анну Прекрасную королевну.
Доложили о том королевне; она приказала, чтобы царевич во дворец шёл да при всех её думных князьях и боярах загадку загадывал.
— У меня, — молвила, — такой завет положен: если не отгадаю чьёй загадки, за того мне идти замуж, а чью отгадаю — того злой смерти предать!
— Слушай, прекрасная королевна, мою загадку, — говорит Иван-царевич, — ехали мы путём-дорогою, увидали — на дороге добро лежит, мы добро добром взяли да в добро положили.
Анна Прекрасная королевна берёт свою волшебную книгу, начала её пересматривать да отгадки разыскивать; всю книгу перебрала, а толку не добилась. Тут думные князья и бояре присудили королевне выходить замуж за Ивана-царевича; хоть она и не рада, а делать нечего — стала готовиться к свадьбе. Думает сама с собой королевна: как бы время протянуть да жениха отбыть? И вздумала — утрудить его великими службами. Призывает она Ивана-царевича и говорит ему:
— Милый мой Иван-царевич, муж наречённый! Надо нам к свадьбе изготовиться: сослужи-ка мне службу невеликую: в моём королевстве на таком-то месте стои́т большой чугунный столб; перетащи его в дворцовую кухню и сруби в мелкие поленья — повару на дрова.
— Помилуй, королевна! Нешто я приехал сюда дрова рубить? моё ли это дело! На то у меня слуга есть: Катома-дядька, дубовая шапка.
Сейчас призывает царевич дядьку и приказывает ему притащить на кухню чугунный столб и срубить его в мелкие поленья повару на дрова. Катома-дядька пошёл на сказанное место, схватил столб в охапку, принёс в дворцовую кухню и разбил на мелкие части; четыре чугунных полена взял себе в карман — «для переду годится!»
На другой день говорит королевна Ивану-царевичу:
— Милый мой царевич, наречённый муж! Завтра нам к венцу ехать: я поеду к коляске, а ты верхом на богатырском жеребце; надобно тебе загодя объездить того коня.
— Стану я сам объезжать коня! На то у меня слуга есть.
Призывает Иван-царевич Катому-дядьку, дубовую шапку.
— Ступай, — говорит, — на конюшню, вели конюхам вывести богатырского жеребца, сядь на него и объезди; завтра я на нём к венцу поеду.
Катома-дядька смёкнул хитрости королевны, не стал долго разговаривать, пошёл на конюшню и велел конюхам вывести богатырского жеребца. Собралось двенадцать конюхов; отперли двенадцать за́мков, отворили двенадцать дверей и вывели волшебного коня на двенадцати железных цепях. Катома-дядька, дубовая шапка подошёл к нему; только успел сесть — волшебный конь от земли отделяется, выше лесу подымается, что повыше лесу стоячего, пониже облака ходячего. Катома крепко сидит, одной рукой за гриву держится, а другой вынимает из кармана чугунное полено и начинает этим поленом промежду ушей коня осаживать. Избил одно полено, взялся за другое, два избил, взялся за третье, три избил, пошло в ход четвёртое. И так донял он богатырского жеребца, что не выдержал конь, возговорил человеческим голосом:
— Батюшка Катома! Отпусти хоть живого на белый свет. Что хочешь, то и приказывай: всё будет по-твоёму!
— Слушай, собачьё мясо! — отвечает ему Катома-дядька, дубовая шапка. — Завтра поедет на тебе к венцу Иван-царевич. Смотри же: как выведут тебя конюхи на широкий двор да подойдёт к тебе царевич и наложит свою руку — ты стой смирно, ухом не пошевели; а как сядет он верхом — ты по самые щётки в землю подайся да иди под ним тяжёлым шагом, словно у тебя на спине непомерная тягота накладена.
Богатырский конь выслушал приказ и опустился еле жив на землю. Катома ухватил его за хвост и бросил возле конюшни:
— Эй, кучера и конюхи! Уберите в стойло это собачьё мясо.
Дождались другого дня; подошло время к венцу ехать, королевне коляску подали, а Ивану-царевичу богатырского жеребца подвели. Со всех сторон народ сбежался — видимо-невидимо! Вышли из палат белокаменных жених с невестою; королевна се́ла в коляску и дожидаётся: что-то будет с Иваном-царевичем? Волшебный конь разнесёт его кудри по ветру, размечет его кости по чисту полю. Подходит Иван-царевич к жеребцу, накладывает руку на спину, ногу в стремено — жеребец стои́т словно вкопанный, ухом не шевельнёт! сел царевич верхом — волшебный конь по щётки в землю ушёл; сняли с него двенадцать цепей — стал конь выступать ровным тяжёлым шагом, а с самого пот градом так и катится.
— Экий богатырь! Экая сила непомерная! — говорит народ, глядя на царевича.
Перевенчали жениха с невестою; стали они выходить из церкви, взяли друг дружку за руки. Вздумалось королевне ещё раз попытать силу Ивана-царевича, сжала ему руку так сильно, что он не смог выдержать: кровь в лицо кинулась, глаза́ под лоб ушли. «Так ты этакий-то богатырь, — думает королевна, — славно же твой дядька меня опутал... только даром вам это не пройдёт!»
Живёт Анна Прекрасная королевна с Иваном-царевичем как подобает жене с богоданным мужем, всячески его словами улещает, а сама одно мыслит: каким бы то способом извести Катому-дядьку, дубовую шапку; с царевичем без дядьки нетрудно управиться! Сколько ни вымышляла она всяких наговоров, Иван-царевич не поддавался на её речи, всё сожалел своего дядьку. Через год времени говорит он своей жене:
— Любезная моя супружница, прекрасная королевна! Желается мне ехать вместе с тобой в своё государство.
— Пожалуй, поедем; мне самой давно хочется увидать твоё государство.
Вот собрались и поехали; дядьку Катому за кучера посадили. Ехали-ехали; Иван-царевич заснул дорогою. Вдруг Анна Прекрасная королевна стала его будить да жалобу приносить:
— Послушай, царевич, ты всё спишь — ничего не слышишь! А твой дядька совсем меня не слушает, нарочно правит лошадей на кочки да рытвины — словно извести нас собирается; стала я ему добром говорить, а он надо мной насмехается. Жить не хочу, коли его не накажешь!
Иван-царевич крепко спросонок рассердился на своего дядьку и отдал его на всю волю королевнину:
— Делай с ним, что сама знаешь!
Королевна приказала отрубить его ноги.
Катома дался ей на поругание. «Пусть, — думает, — пострадаю; да и царевич узна́ет — каково го́ре мыкать!»
Отрубили Катоме-дядьке обе ноги. Глянула королевна кругом и увидала: стои́т в стороне высокий пень; позвала слуг и приказала посадить его на этот пень, а Ивана-царевича привязала на верёвке к коляске, повернула назад и поехала в своё королевство. Катома-дядька, дубовая шапка на пне сидит, горькими слезами плачет.
— Прощай, — говорит, — Иван-царевич! Вспомнишь и меня.
А Иван-царевич вприпрыжку за коляскою бежит; сам знает, что маху дал, да воротить нельзя. Приехала королевна Анна Прекрасная в своё государство и заставила Ивана-царевича коров пасти. Каждый день поутру ходит он со стадом в чистое поле, а вечером назад на королевский двор гонит; в то время королевна на балконе сидит и поверяет: все ли счётом коровы? Пересчитает и велит их царевичу в сарай загонять да последнюю корову под хвост целовать; эта корова так уж и знает — дойдёт до воро́т, остановится и хвост подымет...
Катома-дядька сидит на пне день, и другой, и третий не пивши, не евши; слезть никак не может, приходится помирать голодною смертию.
Невдалеке от этого места был густой лес; в том лесу проживал слепой сильномогучий богатырь; только тем и кормился, что как услышит по духу, что мимо его какой, зверь пробежал: заяц, лиса́ ли, медведь ли — сейчас за ним в погоню; поймает — и обед готов! Был богатырь на ногу скор, и ни одному зверю прыскучему не удавалось убежать от него. Вот и случилось так: проскользнула мимо лиса́; богатырь услыхал да вслед за нею; она добежала до того высокого пня и дала колено в сторону, а слепой богатырь поторопился да с разбегу как ударился лбом о пень — так с корнем его и выворотил.
Катома свалился на землю и спрашивает:
— Ты кто таков?
— Я — слепой богатырь, живу в лесу тридцать лет, только тем и кормлюсь, коли какого зверя поймаю да на костре зажарю; а то б давно помер голодною смертию!
— Неужели ж ты отроду слепой?
— Нет, не отроду; а мне выколола глаза́ Анна Прекрасная королевна.
— Ну, брат, — говорит Катома-дядька, дубовая шапка, — и я через неё без ног остался: обе отрубила проклятая!
Разговорились богатыри промеж собой и согласились вместе жить, вместе хлеб добывать. Слепой говорит безногому:
— Садись на меня да сказывай дорогу; я послужу тебе своими ногами, а ты мне своими глазами. Взял он безногого и понёс на себе, а Катома сидит, по сторонам поглядывает да знай покрикивает:
— Направо! Налево! Прямо!.. Жили они этак некоторое время в лесу и ловили себе на обед и зайцев, и лисиц, и медведей. Говорит раз безногий:
— Неужели ж нам весь век без людей прожить? Слышал я, что в таком-то городе живёт богатый купец с дочкою, и та купеческая дочь куда как милостива к убогим и увечным! Сама всем милостыню подаёт. Увезем-ка, брат, её! Пусть у нас за хозяйку живёт.
Слепой взял тележку, посадил в неё безногого и повёз в город, прямо к богатому купцу на двор; увидала их из окна купеческая дочь, тотчас вскочила и пошла оделять их милостынею. Подошла к безногому:
— Прими, убоженький, Христа ради!
Стал он принимать подаяние, ухватил её за руки да в тележку, закричал на слепого — тот побежал так скоро, что на лошадях не поймать! Купец послал погоню — нет, не догнали. Богатыри привезли купеческую дочь в свою лесную избушку и говорят ей:
— Будь нам заместо родной сестры, живи у нас, хозяйничай; а то нам, увечным, некому обеда сварить, рубашек помыть. Бог тебя за это не оставит!
Осталась с ними купеческая дочь; богатыри её почитали, любили, за родную сестру признавали; сами они то и дело на охоте, а названая сестра завсегда до́ма: всем хозяйством заправляет, обед готовит, бельё моет.
Вот и повадилась к ним в избушку ходить баба-яга — костяная нога и сосать у красной де́вицы, купеческой дочери, белые груди. Только богатыри на охоту уйдут, а баба-яга тут как тут! Долго ли, коротко ли — спала с лица красная де́вица, похудела-захирела; слепой ничего не видит, а Катома-дядька, дубовая шапка замечает, что дело неладно; сказал про то слепому, и пристали они вдвоём к своей названой сестрице, начали допрашивать, а баба-яга ей накрепко запретила признаваться. Долго боялась она поверить им своё го́ре, долго крепилась, да наконец братья её уговорили, и она всё дочиста рассказала:
— Всякий раз, как уйдёте вы на охоту, тотчас является в избушку древняя старуха — лицо злющее, волоса длинные, седые — и заставляет меня в голове ей искать, а сама сосёт мои груди белые.
— А, — говорит слепой, — это — баба-яга; погоди же, надо с ней по-своему разделаться! Завтра мы не пойдём на охоту, а постараемся залучить её да поймать...
Утром на другой день богатыри не идут на охоту.
— Ну, дядя безногий, — говорит слепой, — полезай ты под лавку, смирненько сиди, а я пойду на двор — под окном стану. А ты, сестрица, как придёт баба-яга, садись вот здесь, у этого окна, в голове то у ней ищи да потихоньку пряди, волос отделяй да за оконницу на двор пропускай; я её за седые то космы и сграбастаю!
Сказано-сделано. Ухватил слепой бабу-ягу за седые космы и кричит:
— Эй, дядя Катома! Вылезай-ка из-под лавки да придержи ехидную бабу, пока я в избу войду. Баба-яга услыхала беду, хочет вскочить, голову приподнять — куда тебе, нет совсем ходу! Рвалась-рвалась — ничего не пособляет! А тут вылез из-под лавки дядя Катома, навалился на неё словно каменная гора, принялся душить бабу-ягу, ажно небо с овчинку ей показалось! Вскочил в избушку слепой, говорит безногому:
— Надо нам теперь развести большой костёр, сжечь её, проклятую, на огне, а пепел по ветру пустить!
Взмолилась баба-яга:
— Батюшки, голубчики! Просите... Что угодно, всё вам сделаю!
— Хорошо, старая ведьма! — сказали богатыри. — Покажи-ка нам колодезь с целющей и живущей водою.
— Только не бейте, сейчас «окажу!
Вот Катома-дядька, дубовая шапка сел на слепого; слепой взял бабу-ягу за косы; баба-яга повела их в лесную трущобу, привёла к колодезю и говорит:
— Это и есть целющая и живущая вода!
— Смотри, дядя Катома, — вымолвил слепой, — не давай маху; коли она теперь обманет — ввек не поправимся!
Катома-дядька, дубовая шапка сломил с дерева зелёную ветку и бросил в колодезь: не успела ветка до воды долететь, как уж вся огнём вспыхнула!
— Э, да ты ещё на обман пошла!
Принялись богатыри душить бабу-ягу, хотят кинуть её, проклятую, в огненный колодезь. Пуще прежнего взмолилась баба-яга, даёт клятву великую, что теперь не станет хитрить:
— Право-слово, доведу до хорошей воды. Согласились богатыри попытать ещё раз, и привёла их баба-яга к другому колодезю. Дядька Катома отломил от дерева сухой сучок и бросил в колодезь: не успел тот сучок до воды долететь, как уж ростки пустил, зазеленел и расцвёл.
— Ну, это вода хорошая! — сказал Катома. Слепой помочил ею свои глаза́ — и вмиг прозрел; опустил безногого в воду — и выросли у него ноги. Оба обрадовались и говорят меж собой:
— Вот когда мы поправимся! Всё своё воротим, только наперёд надо с бабой-ягой порешить; коли нам её теперь простить, так самим добра не видать — она всю жизнь будет зло мыслить!
Воротились они к огненному колодезю и бросили туда бабу-ягу: так она и сгинула!
После того Катома-дядька, дубовая шапка женился на купеческой дочери, и все трое отправились они в королевство Анны Прекрасной выручать Ивана-царевича.
Стали подходить к столичному городу, смотрят: Иван-царевич гонит стадо коров.
— Стой, пастух! — говорит Катома-дядька. — Куда ты этих коров гонишь?
Отвечает ему царевич:
— На королевский двор гоню; королевна всякий раз сама поверяет, все ли коровы.
— Ну-ка, пастух, на тебе мою одежду, надевай на себя, а я твою надену и коров погоню.
— Нет, брат, этого нельзя сделать; коли королевна уведает — беда мне будет!
— Не бойся, — ничего не будет! В том тебе порука Катома-дядька, дубовая шапка!
Иван-царевич вздохнул и говорит:
— Эх, добрый человек! Если бы жив был Катома-дядька, я бы не пас в поле этих коров.
Тут Катома-дядька, дубовая шапка сознался ему, кто он таков есть; Иван-царевич обнял его крепко и залился слезами:
— Не чаял и видеть тебя!
Поменялись они своими одежами; погнал дядька коров на королевский двор. Анна Прекрасная вышла на балкон, поверила, все ли коровы счётом, и приказала загонять их в сарай.
Вот все коровы в сарай вошли, только последняя у воро́т остановилась и хвост оттопырила. Катома подскочил:
— Ты чего, собачьё мясо, дожидаешься? — схватил её за хвост, дёрнул, так и стащил шкуру! Королевна увидала и кричит громким голосом:
— Что это мерзавец пастух делает? Взять его и привесть ко мне!
Тут слуги подхватили Катому и потащили во дворец; он идёт — не отговаривается, на себя надеется. Привёли его к королевне; она взглянула и спрашивает:
— Ты кто таков? Откуда явился?
— А я тот самый, которому ты ноги отрубила да на пень посадила; зовут меня Катома-дядька, дубовая шапка!
«Ну, — думает королевна, — когда он ноги свои воротил, то с ним мудрить больше нечего!» — и стала у него и у царевича просить прощения; покаялась во своих грехах и дала клятву вечно Ивана-царевича любить и во всём слушаться. Иван-царевич её простил и начал жить с нею в тишине и согласии; при них остался слепой богатырь, а Катома-дядька уехал с своею женою к богатому купцу и поселился в его доме.