Текст:Гийом Дюроше:Расовое государство Платона

Материал из свободной русской энциклопедии «Традиция»
Перейти к навигации Перейти к поиску

Эгалитаристы утверждали, что понятия нации и расы это, во многом, современные социальные конструкты. Марксисты, в частности, как правило, утверждали, что западные правящие классы выдумали идеи нации и расы, чтобы укрепить власть буржуазных государств, или как банальный предлог для разграничения рабочего класса на (якобы воображаемые) расовые категории для угнетения меньшинств, порабощенных путем колонизации.

Тогда важно посмотреть на фактические записи обсуждения понятий племени, нации и расы в нашей Европейской традиции. В действительности, темы наследственности и этноцентризма рассматривались в Западной мысли с самого появления Европейской цивилизации. Примером этого может служить Геродот, самый первый историк, который 2500 лет назад задал четыре критерия Греческой Нации, будучи ее частью: общая религия, общие кровные узы, общий язык и традиции.

В этой статье я рассмотрю изложение расовой и этнической мысли в монументальном платоновском философском трактате, «Государстве», широко признанном, в качестве основополагающего текста традиции всей Западной мысли. Продемонстрирую следующие пункты:

— Неравенство: идея того, что люди созданы неравными, повсеместно распространена на протяжении всей книги и является фундаментальной для ее этики. Платон утверждает, что люди имеют врожденные различия в анатомическом строении, особенностях характера и интеллекте, в дополнение к различиям воспитания.

— Наследственность и евгеника: Платон отмечает, что человеческие различия исключительно наследуемые и обращается к евгенике для улучшения как общества, так и элиты, приводя подробные примеры из животноводства.

— Патриотизм: Платон доказывает, что патриотизм благоприятен для человека, сопоставляя его с любовью к его семье.

— Расовая/этническая идентичность греков: доказываемые Платоном «кровные узы и общее родство» подразумевают, что греки не должны вести войн и порабощать друг друга, оставляя за собой это для негреков и, что их общая национальная идентичность должна быть укреплена за счет религиозных обрядов.

«Государство» Платона представляет мощное видение расового вопроса со стороны аристократии.[1] Правящая элита, именуемая «стражами», и меньшая часть всего общества, могут постоянно совершенствовать себя, в культурном плане — через образованность, и биологическом — через евгенику. Элитные круги могут достичь истины благодаря постоянным размышлениям и речам, в то время как, и элита и массы могут быть обусловлены, благодаря (гражданско-)религиозному образованию. Стоит рассматривать культурные и биологические качества, как сакральную ценность.

Врожденное неравенство и аристократия[править | править код]

Платон считает врожденное неравенство как само-собой разумеющееся. Он пишет следующее:

Когда ты различаешь людей, как способных или неспособных от рождения в конкретном контексте, не имеешь ли ты в виду, что некоторые люди легко чему-либо учатся, в то время, как у других едва ли это получается? И что кто-то начинает свою собственную, в общих чертах, оригинальную работу по какой-либо теме, проведя небольшое исследование, а кто-то не может даже удержать то, чему его учили, даже после долгих учений и уделенного воспитания? И тела некоторых людей достаточно содействуют их разуму, а других, препятствует? Разве это не те признаки (есть и другие), которые позволяют тебе определять людей, как компетентных, или некомпетентных от рождения? (455b-c)

Он также ссылается на «глупых взрослых» (598c), «долго-соображающих людей», к «низшим слоям человеческой расы» (495с), и «низшим видам людей» (545a). Он отмечает, что дети «дети рождаются без разума и не уверен, смогут ли некоторые из них когда-нибудь его приобрести» (441a-b). Нравственная и интеллектуальная неполноценность зависит как от врожденных качеств, так и от воспитания. Платон, однако, утверждает, что даже хорошее воспитание не может отменить врожденного несовершенства: «Образование не способно сделать то, чего от него сулят. Люди утверждают, что вводят знание в разум, у которого его нет, как ввели бы они зрение в глаза незрячего» (518c).

Платон также признал врожденное психическое и физическое различие между мужчиной и женщиной, называя женщину в контексте войны и государственной мудрости «слабым во всех отношениях полом» (455e). Тем не менее, Платон утверждает, что женщины должны иметь равные мужчинам возможности, чтобы быть стражами (древнегреческое сословие — прим. переводчика) или избрать себе иную роль в обществе, до тех пор, пока имеют такую возможность. Это меритократический «феминизм», если его так можно назвать, был бы довольно радикальным, учитывая, что женщины были в значительной мере изолированы и исключены из политики древнегреческого общества.

Признание Платоном неравенства людей было отнюдь не для того, чтобы унизить или нанести вред менее одаренным. Правильнее было бы, организовать общество, учитывая эти различия, потому как «разные люди по своей природе подходят для разных видов деятельности» (370a). Каллиполис, идеальный, с точки зрения Платона, город-государство, являет собой полностью меритократически-ориентированный режим, полностью направленный на учебную и нравственную сортировку народа, лучшие (определяющиеся как самые умные, храбрые и нравственные) выбираются правящей элитой стражей. Отказ признания неравенства и, в частности, превосходства духовной элиты может стать результатом того, что человек в конечном итоге «будет жить жизнью, для которой он не был рожден» (495c).

Признание действительности неравенства не только распространено по всей книге, но также занимает ключевое место во всех остальных моральных доводах. Проще говоря, как человеческая душа, так и общество состоят из разных, противоречивых друг другу частей, и некоторые из них лучше других, тогда как, нравственность это преодоление худших лучшими. Платон считал, что это может быть достигнуто, когда человек или общество управляются разумом, в союзе с благородными чувствами, а последние подчиняют себе простые удовольствия и боль.[2]

Учитывая все это, не удивительно, что Платон так презрительно относится к эгалитаристам. Это не проницательные и неразборчивые люди, у которых плохой вкус, плохое суждение и низкие или нулевые стандарты. Поскольку эгалитаристы не могут отличить добро от зла, Платон считает их одними из самых безнравственных людей, лишь на один уровень выше психопата или тирана.[3]

Наследственность и евгеника[править | править код]

Платон признает тот факт, что человеческое неравенство не только врожденное, но и, в значительной степени, наследственно. Эта точка зрения высказывается в нескольких случаях, иногда весьма поразительно. Например, если «маленькому, плешивому плотнику» случится разбогатеть и жениться на «дочери его хозяина», их отпрыск будет никем-другим кроме, как «второсортным полукровкой» (496a). Платон утверждает, что философия «должна практиковаться мужчинами правильной породы, а не бастардами» (535c). Он также связывает физическую красоту с умственным достатком, заявляя, что правящее сословие королей-философов должно «состоять из людей, в пределах разума, хорошо выглядящих» (535b). (Весьма удивительное утверждение, если помнить, что учитель Платона, Сократ, который высказывает свою точку зрения в диалоге, считался довольно некрасивым.)

Учитывая истинность врожденно-наследственного человеческого неравенства, Платон считает, что решение о том, кто должен размножаться, является вопросом общественного интереса.[4] Общественного интереса к составу генофонда. Таким образом, Платон приводит мощный аргумент в пользу евгеники, как позитивной, так и негативной. Он делает точную аналогию с животноводством:

Я видел множество охотничьих псов и превосходных птиц у тебя в доме […] Не правда ли, что не взирая на то, что они все породисты, некоторые из них оказываются исключительно хороши? […] Итак, ты размножаешь всех без разбора или, по возможности, стараешься выбрать как можно более выдающихся? […] А не ожидаешь ли ты, что неудачей в этой программе разведения будет ухудшение породы твоих птиц и собак? […] Наши правители должны быть поистине выдающимися людьми, если тот же принцип применяется и к людям тоже (459a-b).

Исходя из этого, он делает вывод: «брак должен состояться между хорошо выдающимися мужчинами и женщинами, и, как можно реже, между мужчинами и женщинами значительно низшего сорта. […] Вот как значительно увеличить потенциал нашего стада» (459d-e).

Схожим образом, Платон утверждает, что исключительные мужчины, в частности воины, должны быть вознагражденными большим сексом:

И главная привилегия и награда, которую должны получать все юноши, хорошо проявившие себя в сражении или в какой-то другой деятельности, это право спать с женщинами намного чаще, так чтобы этот тип людей зачинал детей, как можно больше […] (460b)

Большинство характерных аспектов этой политики настолько радикальны, что Платон, наверное, хотел, чтобы их понимали, как утопичные. Действительно, он недвусмысленно утверждает, что режим задумываемый в «Государстве» может быть нереализуем.[5] Точка зрения, однако, принципиальна: учитывая реальность наследственности, улучшение генофонда (или потомства, или расы) является моральным благом. Платон, таким образом, решительно выступает за регуляцию секса и воспроизводства, не оставляя такие животные прихоти отдельным людям: «беспорядочные половые связи (или что-либо другое, не имеющее порядка, не имеет значения что) — непристойны, и правители не допустят этого» (458d-e).[6] Эта программа также обосновывает государство в подготовке молодых людей, которых оно взращивается внутри режима: «Вас вырастили мы» (520b).

Платон также выступает за негативную евгенику. Такое принципиальное подчинение личного интереса общественному кажется крайним и неправильным для нашего времени, но следует заметить, что древние греки жили гораздо более суровой и жестокой жизнью. В результате, практически все греческие города-государства воспринимали излишнее население нежелательным и принимали меры против этого, включая практику детоубийства. Самыми планомерными в этом отношении были спартанцы, которые оставляли бы безобразных новорожденных умирать. Платон утверждает, что дети худших родителей и врожденных инвалидов должны быть сегрегированны[7] от элиты, «в противном случае наша порода стражей вымрет» (460c).

В другом месте он отмечает, что Асклепий, греческий бог медицины, был «человеком общественного духа» потому, что:

он не пытался использовать диету постепенно, чтобы истощить и наполнить тела, которые были заражены до основания, и таким образом быть ответственным за человека, имеющего долгую и ужасную жизнь, и, по всей вероятности, производящего детей с теми же заболеваниями […] Такой человек бесполезен и для себя, и для общества (407d-e).

В соответствии с древнегреческой практикой, даже в демократических Афинах, Платон аналогичным образом радикально подчиняет интересы индивидуума интересам общества, от которого он зависит:

Сократ: [8] Обе эти практики [правовая и медицинская] позаботятся и о телах, и о душах тех твоих граждан, кто естественно хорошо обеспечены в этих отношениях; в оставшемся, те, кто слабого телосложения будет дозволено умереть, и те, неизлечимые душевнобольные будут преданы смерти. Верно?

Глаукон: Да, мы покажем, что этот курс является наилучшим в обеспечении ухода, хотя бы, для общества. (409e-410a)

Далее Платон рассуждает, что осуществление этих евгенических мер может быть достигнуто с помощью религиозное образования или мифа. Рождение детей низшего сорта должно стать религиозным запретом (ставлю на этом особый акцент):

Мы скажем, что он согрешил против богов и людей, зачиная ребенка, на которого не повлияли бы обряды и молитвы, которые жрицы и жрецы, и вся община совершает на всех свадебных праздниках — чтобы каждое поколение детей улучшалось на благо и ценность своих родителей — но вместо этого, они родились под влиянием тьмы и ужасного недостатка самоконтроля (461a-b)

Семья и патриотизм[править | править код]

«Государство» на протяжении долгого времени размышляет над вопросом о том, как заставить людей любить их город-государство и бескорыстно служить ему. Имея поразительные параллели с «Демократией в Америке» Алексиса де Токвиля, Платон считает, что патриотически настроенное правительство может быть поддерживаемо через (гражданско-)религиозное образование и обращение к семейному чувству или патриотизму.

Платон, как древнегреческое общество в целом, относился к семье крайне серьезно. Среди грехов тирана он перечисляет: «на его языке и в его порочном рту вкус крови родича» (307). В «Государстве» он представляет общество, в котором члены элиты будут самоотверженны, поскольку они все принадлежат к единой семье (особенно вследствие утопического института обмена жен). Стражи будут выбираться из тех детей, кто проявляет самоотверженность и патриотизм:

Они должны демонстрировать любовь к своей общине, подвергаясь испытанию, как в приятных, так и в болезненных условиях, и дать понять, что они не откажутся от патриотизма, какими бы не были мучения или страхи, с которыми им придется столкнуться, или какие-бы обстоятельства они не перенесли. Любой, кто будет неспособен его сдержать, должен быть исключен, в то время, как любой, кто выходит из каждого испытания без скверны (как золото, испытанное огнем), должен стать правителем, получив привилегии и награды и в жизни, и в смерти (503a).

В более общем смысле, Платон утверждает, что все общество может быть приучено думать о себе, как об одной обширной семье посредством обучения религиозному мифу:

Я не уверен, где найти наглости или слов, чтобы рассказать историю… Я постараюсь, прежде всего, убедить самих правителей и армию, и уже потом все остальное общество, что все воспитание и образование, которые мы обеспечили, произошло с ними в некоем мире снов. А на самом деле, в это время они формировались и взращивались глубоко под землей, и их оружие и снаряжение тоже было сделано там. Когда они были совсем закончены, земля, их мать, родила их на свет. А теперь они должны рассматривать страну, в которой находятся, как свою мать и кормилицу, они должны защищать ее от вторжения, и они должны думать об остальных жителях общины как о своих родных братьях (414d-e).

Каждый стражник, член правящей элиты, должен видеть в другом стражнике не «чужого человека», а «отца или мать, сына или дочь, внука или предка» (463c). Это семейное чувство будет особенно сильно во время войн:

[Стражники] будут с большой вероятностью хорошо сражаться против сил врага, поскольку они вряд ли бросят друг друга, ведь они считают друг друга братьями, отцами, сыновьями и называют друг друга этими именами […] Я уверен, что это сделает наше ополчение практически несокрушимым (471d) Примечательно, что Платон указывает на неспособность провести различие между гражданами и иностранцами, как одну из характеристик режима режима, вырождающегося к эгалитаризму: «не имеет значения, гражданин ли, или переселенец, или даже иноземец из-за границы: все на одном уровне» (563a). Те, у кого отсутствует принадлежность и способность к различению, больше не могут отличить тех, у кого с ними общая кровь, культура, воспитание и гражданские обязанности, и тех, кто этого не имеет.

Расовое (этническое) единство между греками[править | править код]

У Платона было очень сильное чувство греческой принадлежности, которая была, как культурной, так и расовой (или этнической). В одном удивительном отрывке, он утверждает, что войны между греческими полисами следует рассматривать, как ограниченные междоусобные «конфликты», в то время, как поистине жестокие «войны» должны быть оставлены для иностранцев негреческого происхождения:

Греки связаны друг с другом внутренними кровными и родственными связями, а для негреков, они иностранцы и живут за пределами их владений […] Когда греки сражаются с варварами, мы охарактеризуем это как военные действия, и объявим, что они по природе своей наши враги, и определение «война» должен относиться к этому типу враждебности. А если греки вовлечены в такого рода конфликт с другими греками, мы заявим, что они по природе наши друзья, а Греция в этой ситуации больна и находится в междоусобице, мы же, в свою очередь, заявим, что такую вражду следует именовать раздором (470c-d).

Платон утверждает, что греки, ведущие жестокие войны друг с другом, не должны называться «патриотами», опять же используя аналогию с семьей: «будь они патриотами, не посмели бы разорять свою мать и кормилицу» (470d). Вместо этого, Платон рассуждает, что греки должны «относиться к негрекам так, как в настоящее время они относятся друг к другу» (471b). То есть, греки не должны порабощать, унижать или разорять своих сородичей:

Сократ Не считаешь ли ты нормальным порабощение одних греков другими? Не должны ли они делать все возможное, чтобы предотвратить любой другой общине порабощать греков, и сделать нормой пощаду для каждого, кто относится к греческому племени, из-за страха перед собой, будучи порабощены варварами?

Глаукон: Крайне важно, чтобы они проявляли пощаду по отношении к грекам.

Сократ: Тогда, они не только не должны они владеть греческими рабами сами, но и советовать другим грекам следовать их примеру.

Глаукон: Да. Это должно побудить их сосредоточиться на варварах и оставить в покое друг друга.

Сократ: И если мы имеем хоть малейший интерес, быть в хороших отношениях с остальными греками, мы не будет снимать ни оружие, ни доспехи, чтобы принести в наши храмы, как трофей, особенно, если они получены от греков. Мы, скорее будет опасаться возможного осквернения, забирая оружие своих соплеменников и принося в священное место, за исключением духовно одобряемых практик […] Как насчет опустошения земли и сжигания домов греков? […] Я думаю, они будут избегать обе эти практики и отбирать только ежегодный урожай (469b-470b). Простая кража урожая была предпочтительней, чем долговременный ущерб, поскольку «это похоже на стремление к примирению, а не к вечной войне» (470e).

Более того, за пределами политических границ полисов Платон утверждает, что греки могут развивать свою общую идентичность и чувство племенного родства, используя общие религиозные практики: «Разве не чувствуют ли они тепло по отношении к своим собратьям-грекам? Не будут ли они считать Грецию своей собственной землей и вместе с остальными участвовать в священных обрядах?» (470e).

Все аргументы, связанные с родством, часто враждующих, греческих городов-государств, одинаково действительны применительно к европейским национальным государствам. Собственно христианство надолго объединило европейцев как в духовном, так и культурном отношении. Если западная цивилизация и европейские народы угасают в наши дни, вероятно, единственной важнейшей возможной причиной состоит в том, что европейцы не смогли в достаточной степени признать свое родство с другими европейцами.

По понятным чувственным причинам, связанным с психологией этноцентризма (при которой люди склонны отождествлять себя с местной этнической принадлежностью / нацией, обычно ограниченной языком, а не более широкой генетически определенной расовой группой) и из-за политических реалий мелких государств, националисты прошлого тоже не смогли по настоящему признать в европейцах родственные народы.[9]

Однако, я подчеркну: братоубийственные войны между европейцами являются отнюдь не следствием заблуждения националистов. Войны между европейцами начались задолго до эпохи национализма. И даже в эру национализма, мэйнстримные, зачастую универсалистские правящие элиты часто были ведущими участниками войн между собой. Более того, во время обеих мировых войн, расово сознательные европейцы были наибольшими противниками конфликтов.

Европейские стражи[править | править код]

И по сей день, Платон, почитаемый как основоположник западной философской традиции — вне всяких сомнений, самый изящной в мире — до сих пор считается едва ли не величайшим философом всех времен. Поэтому, для нас, утешительно знать, что такая великая личность должна с предельной серьезностью воспринимать понятия расы и нации: влияние генетики на поведение, и следовательно, состав генофонда, как само собой разумеющийся вопрос общественного интереса, патриотизм, как расширение семейного чувства и очевидная добродетель, уважение к сакральному, которое определяется как то, что продвигает интересы всей группы, и значимость единства для родственных народов. Идеи этноцентризма и эредитерианизма имеют благородное происхождение. Мы в славной компании.

Платон имел репутацию человека, чьи мысли увязали в облаках, созерцая абстракции. Тем не менее, меня поражает «современность» и практические выводы многих его доводов. Он породил идеальный общественный строй, упорядоченный и образованный посредством комплексного образования, хорошей музыки, строгих умственных и физических упражнений, религиозного мифа и ритуалов, а главное — евгенический. Социальная программа Платона освежающе осведомлена в первоначальной подлинной сущности человека, безусловно, целостна и систематична. Целью было не допустить чернь, коей считалось общество или человек, имевший «плохую» породу и «бескультурье», а также содействовать благу (559d-e).

В сущности, утверждает Платон, хорошее человеческое общество в конечном счете определяется, как общество с хорошей культурой и генами. Неужели все так очевидно и понятно, и все так же свирепо отвергнуто нынешней эгалитарно-индивидуалистской правящей верхушкой? Вдохновившись Платоном, кто-то без труда сможет представить создание военно-духовного порядка «стражей Европы», выведенных из лучших сынов всех наших наций матери-Европы и европейских диаспор, ревностно посвятивших себя культурному и генетическому улучшению наших людей. На сегодняшний день это может казаться утопией, но XXI век еще столь юн.

Примечания[править | править код]

  1. Конечно, не стоит понимать все сказанное Платоном в «Государстве» буквально. Эта работа в основном является исследованием человеческой психологии и природы морали. Обсуждение политики представляет представлено лишь, как аналогия человеческой души: идеальный город-государство (Каллиполис) призвано служить в качестве макромасштабной модели, которая может помочь понять, как может выглядеть идеальная человеческая душа. Некоторые из эксцентричных пунктов программы Каллиполиса — такие как обмен женами среди правящей элиты, изгнание на основание города всех детей от 10-ти лет — следует рассматривать как меры, необходимые для представления этой утопии. В частности, эти меры обеспечивают безупречное единство среди элиты (больше не разделяемой на семью или собственность), отражая единство разума в человеке, и безупречное образование для нового поколения. Для современного читателя «Государство» предстает, пожалуй, интеллектуальным исследованием на уровне мысленного эксперимента, по аналогии с научной фантастикой. Но ничего из вышесказанного не умаляет перед более важными пунктами — врожденным неравенством, евгеникой, патриотизмом и расовом/национальном равенстве греков, пункты, которые были важны для платоновской мысли.
  2. Как пример: алкоголик будет испытывать незамедлительный дискомфорт от отсутствия выпивки, даже если его разум понимает, что он должен воздерживаться. Его гордость может помочь разуму противостоять искушению.
  3. Изображение демократии у Платона, к слову, одно из наиболее мощнейших осуждений, которое я когда-либо читал.
  4. Учитывая биологическую и генетическую основу человеческого существования, каким образом состав генофондов нынешнего и последующих поколений не может считаться общественным интересом?
  5. Однако, учитывая непрекращающиеся достижения в биологии, кажется, что даже гуманная евгеника станет все более и более осуществимой. Я, в частности, задумываюсь о возможности эмбрионального отбора.
  6. Платон, по видимому, приравнивает непотребство к тому, что оказывает вред на общество: «следующая наша задача состоит в обеспечении браков таким образом, чтобы они, как можно больше, были удалены от непристойности — если это произойдет, брак внесет как можно больший вклад в благосостояние сообщества» (458e).
  7. Хотя, возможно, здесь имелось в виду «оставить умирать», значение неопределенно.
  8. Сократ — главное действующее лицо в большинстве диалогов Платона. В каждом случае я указываю моменты, в которых Сократ обращается к Платону.
  9. Следует иметь в виду, что этноцентрические инстинкты и эмоциональные системы европейцев, и более того всех людей, развивались, по большей части, в нашем доисторическом прошлом, когда общества были не больше племени. В данном контексте, общий язык, возможно, был бы хорошим маркером этнического родства и генетического сходства. В современном контексте, этноцентрический инстинкт, по-видимому, допускает максимально широкое возможное определение лингвистически-определяемых наций.